Глава 16 «Труп врага всегда хорошо пахнет» …И даже один порок у сидящего на троне всегда гораздо опасней всех пороков простых людей, вместе взятых… Собчак сильно разобиделся на депутатов, не захотевших заплатить даже 60 тысяч рублей из городской казны за его

Репрессии 1937-1938 годов затронули все слои населения СССР. Обвинения в контрреволюционной деятельности, в организации террористических актов, в шпионаже и вредительстве предъявлялись как членам ВКП(б), так и малограмотным крестьянам, которые даже не могли повторить формулировку своего обвинения. Большой террор не пропустил ни одной территории страны, не пощадил ни одной национальности или профессии. Перед репрессиями были все равны, от руководителей партии и правительства до обычных граждан, от новорожденных детей до глубоких стариков. В материале, подготовленном совместно с Музеем современной истории России и журналом «Живая история », рассказывает о том, как карательная машина обошлась с детьми «врагов народа».

В обычной жизни хорошо замаскированные «враги народа», «иностранные шпионы» и «изменники Родины» мало отличались от честных советских граждан. У них были свои семьи, а у «преступных» отцов и матерей рождались дети.

Всем хорошо известен лозунг, появившийся в 1936 году: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!» Он быстро вошел в обиход, появился на плакатах и открытках, изображающих счастливых детей, находящихся под надежной защитой советского государства. Но безоблачного и счастливого детства были достойны не все дети.

Посадили в товарные вагоны и повезли…

В разгар Большого террора 15 августа 1937 года нарком внутренних дел СССР Н.И. Ежов подписал оперативный приказ НКВД СССР №00486 «Об операции по репрессированию жен и детей изменников Родины». Согласно документу, жены осужденных за «контрреволюционные преступления» подлежали аресту и заключению в лагеря на 5-8 лет, а их дети в возрасте от 1-1,5 до 15 лет направлялись в детские дома.

В каждом городе, где происходила операция по репрессированию жен «изменников Родины», создавались детские приемники, куда поступали дети арестованных. Пребывание в детприемнике могло длиться от нескольких дней до месяцев. из Ленинграда, дочь репрессированных родителей, вспоминает:

Посадили на машину. Маму высадили у тюрьмы «Кресты», а нас повезли в детский приемник. Мне было 12 лет, брату - восемь. В первую очередь нас наголо остригли, на шею повесили дощечку с номером, взяли отпечатки пальцев. Братик очень плакал, но нас разлучили, не давали встречаться и разговаривать. Через три месяца из детского приемника нас привезли в город Минск.

Из детприемников детей отправляли по детским домам. Братья и сестры практически не имели шансов остаться вместе, их разлучали и отправляли в разные учреждения. Из воспоминаний Анны Оскаровны Раменской, чьи родители были арестованы в 1937 году в Хабаровске:

Меня поместили в детприемник в Хабаровске. На всю жизнь мне запомнился день нашей отправки. Детей разделили на группы. Маленькие брат с сестрой, попав в разные места, отчаянно плакали, вцепившись друг в друга. И просили их не разъединять. Но ни просьбы, ни горький плач не помогли… Нас посадили в товарные вагоны и повезли…

Фото: предоставлено Музеем современной истории России

«Тетя Дина села мне на голову»

Огромная масса вмиг осиротевших детей поступала в переполненные детские дома.

Неля Николаевна Симонова вспоминает:

В нашем детдоме жили дети от грудного возраста до школьного периода. Кормили нас плохо. Приходилось лазить по помойкам, подкармливаться ягодами в лесу. Очень многие дети болели, умирали. Нас били, заставляли долго простаивать в углу на коленях за малейшую шалость… Однажды во время тихого часа я никак не могла заснуть. Тетя Дина, воспитательница, села мне на голову, и, если бы я не повернулась, возможно, меня бы не было в живых.

В детских домах широко применялись физические наказания. Наталья Леонидовна Савельева из Волгограда вспоминает о своем пребывании в детском доме:

Метод воспитания в детдоме был на кулаках. На моих глазах директор избивала мальчиков, била головой о стену и кулаками по лицу за то, что при обыске она у них находила в карманах хлебные крошки, подозревала, что они готовят хлеб к побегу. Воспитатели нам так и говорили: «Вы никому не нужны». Когда нас выводили на прогулку, то дети нянек и воспитательниц на нас показывали пальцем и кричали: «Врагов, врагов ведут!» А мы, наверное, и на самом деле были похожи на них. Головы наши были острижены наголо, одеты мы были как попало.

Дети репрессированных родителей рассматривались как потенциальные «враги народа», они попадали под жесточайший психологический прессинг как со стороны сотрудников детских учреждений, так и сверстников. В такой обстановке в первую очередь страдала психика ребенка, детям крайне трудно было сохранить свой внутренний душевный мир, оставаться искренними и честными.

Мира Уборевич, дочь расстрелянного по «делу Тухачевского» командарма И.П. Уборевича, вспоминала: «Мы были раздражены, озлоблены. Чувствовали себя преступниками, все начали курить и уже не представляли для себя обычную жизнь, школу».

Мира пишет о себе и о своих друзьях - детях расстрелянных в 1937 году военачальников Красной армии: Светлане Тухачевской (15 лет), Петре Якире (14 лет), Виктории Гамарник (12 лет) и Гизе Штейнбрюк (15 лет). Самой Мире в 1937-м исполнилось 13 лет. Известность отцов сыграла роковую роль в судьбе этих детей: в 1940-е годы все они, будучи уже взрослыми, были осуждены по статье 58 УК РСФСР («контрреволюционные преступления») и отбывали наказание в исправительно-трудовых лагерях.

Не верь, не бойся, не проси

Большой террор породил новую категорию преступников: в одном из пунктов приказа НКВД «Об операции по репрессированию жен и детей изменников Родины» впервые появляется термин «социально опасные дети»: «Социально опасные дети осужденных, в зависимости от их возраста, степени опасности и возможности исправления, подлежат заключению в лагеря или исправительно-трудовые колонии НКВД или водворению в детские дома особого режима Наркомпросов республик».

Возраст детей, попадающих под эту категорию, не указан, значит, таким «врагом народа» мог быть и трехлетний малыш. Но чаще всего «социально опасными» становились подростки. Таким подростком был признан Петр Якир, сын расстрелянного в 1937 году командарма И.Э. Якира. 14-летний Петя был выслан вместе с матерью в Астрахань. После ареста матери Петя был обвинен в создании «анархической конной банды» и приговорен к пяти годам заключения как «социально опасный элемент». Подростка отправили в детскую трудовую колонию. О своем детстве Якир написал воспоминания «Детство в тюрьме», где подробно описывает судьбу таких, как он, подростков.

Положение детей репрессированных родителей, находящихся в детских домах, с течением времени требовало большей регламентации. Приказ НКВД СССР № 00309 «Об устранении ненормальностей в содержании детей репрессированных родителей» и циркуляр НКВД СССР № 106 «О порядке устройства детей репрессированных родителей в возрасте свыше 15 лет» были подписаны 20 мая 1938 года. В этих документах от сотрудников детских домов требовали «установить агентурное наблюдение за указанным контингентом детей репрессированных родителей, своевременно вскрывая и пресекая антисоветские, террористические настроения и действия». В случае если дети, достигшие 15-летнего возраста, проявляли «антисоветские настроения и действия», они предавались суду и направлялись в исправительно-трудовые лагеря по спецнарядам НКВД.

Несовершеннолетние, попавшие в ГУЛАГ, составляли особую группу заключенных. Перед тем как попасть в исправительно-трудовой лагерь, «малолетки» проходили те же круги ада, что и взрослые заключенные. Арест и этапирование происходили по тем же правилам, за исключением того, что подростков содержали в отдельных вагонах (если таковые имелись) и в них нельзя было стрелять.

Тюремные камеры для несовершеннолетних были такими же, как и камеры для взрослых заключенных. Нередко дети оказывались в одной камере вместе со взрослыми уголовниками, тогда мучениям и издевательствам не было предела. В лагерь такие дети попадали окончательно сломленными, утратившими веру в справедливость.

«Малолетки», обозленные на весь мир за отнятое детство, мстили за это «взрослым». Л.Э. Разгон, бывший узник ГУЛАГа, вспоминает, что «малолетки» были «страшными в своей мстительной жестокости, разнузданности и безответственности». Более того, «они никого и ничего не боялись». В нашем распоряжении практически нет воспоминаний подростков, прошедших лагеря ГУЛАГа. Между тем таких детей насчитывалось десятки тысяч, но большинство из них так и не смогли вернуться к нормальной жизни и пополнили собой преступный мир.

Исключить любую возможность воспоминаний

А какие муки должны были испытывать насильственно разлученные с детьми матери?! Многие из них, пройдя исправительно-трудовые лагеря и сумевшие выжить в нечеловеческих условиях только ради своих детей, получали известие об их гибели в детском доме.

Фото из фондов ГА РФ: предоставлено Музеем современной истории России

Рассказывает бывшая узница ГУЛАГа М.К. Сандрацкая:

Умерла дочка моя, Светлана. На мой вопрос о причине смерти мне из больницы врач ответила: «Ваша дочь серьезно и тяжело болела. Нарушены были функции мозговой, нервной деятельности. Чрезвычайно тяжело переносила разлуку с родителями. Не принимала пищу. Оставляла для вас. Все время спрашивала: «Где мама, письмо от нее было? А папа где?» Умирала тихо. Только жалобно звала: «Мама, мама…»

Закон допускал передачу детей под опеку нерепрессированных родственников. Согласно циркуляру НКВД СССР №4 от 7 января 1938 года «О порядке выдачи на опеку родственникам детей, родители которых были репрессированы» будущие опекуны проверялись краевыми и областными управлениями НКВД на наличие «компрометирующих данных». Но даже удостоверившись в благонадежности, сотрудники УНКВД устанавливали наблюдение за опекунами, за настроениями детей, их поведением и знакомствами. Повезло детям, у которых родственники в первые дни ареста, пройдя бюрократические процедуры, оформляли опеку. Намного сложнее было найти и забрать ребенка, уже отправленного в детский дом. Нередки были случаи, когда неправильно записывали или просто меняли фамилию ребенка.

М.И. Николаев, сын репрессированных родителей, выросший в детском доме, пишет: «Практика была такая: чтобы исключить у ребенка любую возможность воспоминаний, ему давали другую фамилию. Имя, скорее всего, оставляли, ребенок, хоть и маленький, но к имени уже привык, а фамилию давали другую… Главная цель у власти, забиравшей детей арестованных, заключалась в том, чтобы они вообще ничего не знали о родителях и не думали о них. Чтобы, не дай бог, не выросли из них потенциальные противники власти, мстители за смерть родителей».

По закону осужденная мать ребенка в возрасте до 1,5 лет могла оставить малыша у родственников или забрать с собой в тюрьму и лагерь. Если не было близких родственников, готовых заботиться о малыше, женщины нередко брали ребенка с собой. Во многих исправительно-трудовых лагерях открывались дома ребенка для детей, рожденных в лагере или приехавших вместе с осужденной мамой.

Выживание таких детей зависело от множества факторов - как объективных: географическое положение лагеря, его отдаленность от места жительства и, следовательно, длительность этапа, от климата; так и субъективных: отношение к детям сотрудников лагеря, воспитателей и медсестер Дома ребенка. Последний фактор зачастую играл главную роль в жизни ребенка. Плохой уход за детьми со стороны персонала дома ребенка приводил к частым вспышкам эпидемий и высокой смертности, которая в разные годы варьировалась от 10 до 50 процентов.

Из воспоминаний бывшей заключенной Хавы Волович:

На группу из 17 детей полагалась одна няня. Ей нужно было убирать палату, одевать и мыть детей, кормить их, топить печи, ходить на всякие субботники в зоне и, главное, содержать палату в чистоте. Стараясь облегчить свой труд и выкроить себе немного свободного времени, такая няня изобретала всякие штуки... Например, кормление… Из кухни няня принесла пылающую жаром кашу. Разложив ее по мисочкам, она выхватила из кроватки первого попавшегося ребенка, загнула ему руки назад, привязала их полотенцем к туловищу и стала, как индюка, напихивать горячей кашей, ложку за ложкой, не оставляя ему времени глотать».

Когда ребенку, уцелевшему в лагере, исполнялось 4 года, его отдавали родственникам или отправляли в детский дом, где ему также приходилось вести борьбу за право жить.

Всего с 15 августа 1937 года по октябрь 1938-го у репрессированных родителей было изъято 25 342 ребенка. Из них в детдома Наркомпроса и местные ясли передано 22 427 детей. Передано под опеку родственников и возвращено матерям - 2915.

,
кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Государственного музея истории ГУЛАГа

Малолетние дети "врагов народа"

Колоколов не слышно по России,

Лишь изредка вспорхнет печальный стон...

Какое небо надо мною синее,

Но отчего на душах тяжкий сон?

Проснитесь, россияне, пробудитесь!

Взгляните детям в чуждые глаза,

От дьвявольских деяний отрекитесь.. .

Скатилась по небу кровавая слеза .

Вскипай же, кровь, от Материнской боли!

И, глянувши окрест, поражены -

От дьявольской, ГУЛАГовской неволи

Не только храмы, души сожжены!

Ада Листопад

Тюрьма Челябинская. Старинная. Стены метровой толщины - надежно строили в прежнее время подобные заведения. Подвальная камера углублена в землю метра на полтора-два, двери арочные, ступенями. Пол бетонный, окна узкие, зашоренные. Вот такая мрачная архитектура этого заведения мне запомнилась.

Расположились в камере, кто как мог. Коек, постелей, даже соломы, естественно, нет - в советской системе тюрем не полагалось. Впрочем, нам не привыкать к скотскому образу, благо хоть покушать есть что с собой.

Только принялись трапезничать, как с лязгом распахнулась дверь и по ступенькам кубарем скатываются два детских тела. Мальчики лет по десять, полураздетые, избитые, все в синяках. Один поднялся сам, а второй остался лежать. Я сразу же подбежал к нему, поднял и отнес на свое пальто, разостланное на полу. Тело мальчика обвисло на моих руках, словно он был без костей, или все кости в нем были переломаны. Глаза его были закрыты и затекли от синяков.

Я быстро развел в кружке шоколадный порошок и хотел напоить мальчика. Но он вдруг ожил, зажал одной рукой рот, а второй отпихнул кружку. Я очень удивился и спрашиваю у второго: " В чем дело?" Второй отвечает: "Да у него рот поганый, не будет он из твоей кружки пить."

Пришлось расспросить словоохотливого малыша об их тюремных мытарствах, и, показалось мне, свет померк перед глазами. Этих детей тюремщики посадили к ворам и жуликам,

уголовникам. Когда они узнали, что это дети "врагов народа", стали надругаться над ними, постоянно называя "вражинами". Били, когда им хотелось, играли на них в карты, насиловали, применяя самые циничные методы, унижающие человеческую личность. Читатель, вероятно, понял о чем идет речь. Однако второй мальчик оказался непокорней и занозистей, его тут же скрутили, разжали зубы ложкой и мочились прямо в рот... Заставляли сосать член...

В камере была мертвая тишина. Многие не скрывали слез, вспоминая, видимо, своих детей, внуков...На все, Господи, воля Твоя! Но за что же детям такие муки, за что?

У мальчика был жар. Я постучал в дверь, потребовав врача. В ответ охранник ответил: "Ничего, они живучие, а умрет - одним вражьим ублюдком будет меньше." Этот неслыханный цинизм буквально сдавил мое сердце, и от бессилия я зарыдал впервые в жизни. Рыдания душили меня. В отчаянии я подошел к параше, снял деревянную крышку и начал барабанить по железной двери. Арестанты окаменели. На шум сбежались, наверное, полтюрьмы охранников, Раскрылась дверь, появились тюремщики с наганами: " Всем на пол! Бунт? Всех расстреляем!"

Я спокойно объяснил, что бунта нет. Просто требуется врач, оказать помощь больному ребенку. Главный посмотрел на лежащего на полу мальчика и ответил: "Будет врач, чего шум поднял, дурень, хочешь статью заработать!?"

Через некоторое время явился врач. Осмотрел мальчика: переломов нет, кости целы, избит в самом деле сильно...Все пройдет, нужно только покормить и дать. отдых...Врач попытался дать ребенку какую-то таблетку, но тот не принял. Мальчик, видимо, все видел и слышал. Он позвал меня. Я сел к нему. Он взял мою ладонь и приложил к лицу. Я долго сидел рядом, не отнимая руки, а ребенок, обхватив обеими ручонками мою ладонь, забылся в тяжелом тюремном сне...Уже заполночь, но камера не спала. Второго мальчика тоже пригрели, убаюкали. Заключенные тихо переговаривались, вспоминая своих детей, изливали друг другу душу. Мой ребенок, его звали Петей, очнулся, потянул меня. Я понял его, прилег рядом. Он прижался ко мне и опять заснул. Утром жар у него спал, но он не хотел просыпаться, не открывал глаза, а все жался ко мне, словно хотел спрятаться.

Бедный ребенок! После пережитого тюремного ужаса, быть может, впервые за последние дни ощутил людское тепло и ласку. Проснулся и второй мальчик - Коля. Трудно описать, что творилось в камере! Несчастные люди, измученные, потерявшие всякую надежду на радость, вдруг словно оттаяли. Их сумрачные лица разгладились, глаза засияли. В них засветилась ожившая любовь к детям, этим несчастным жертвам сталинского террора. Люди вдруг ожили - кто несет хлеб мальчикам, кто сахар. Каждому хотелось притронуться к детям, приласкать. Дети стали любимцами нашей камеры; истосковавшись по простым человеческим чувствам, люди сообща как бы усыновили их. Радостно было смотреть на своих духовно пробужденных сокамерников. Подали в окно завтрак. Главное - горячий чай, целый бак. У нас оказалась своя заварка - чай из ларька, вместо молока - шоколадный порошок. За все тюремные годы это был первый радостный завтрак. Послышался даже смех. О, Господи, много ли нужно человеку для счастья такого мимолетного.

Коля уплетал еду за обе щеки, а Петя поначалу дичился, но потом, видя, что никто им не брезгует, тоже начал пить чай с наслаждением. Может быть, это был их последний пир, что ждало детей впереди?..

Мальчики рассказали нам о своей судьбе. Петя был единственным сыном инженера Баймакского медеплавильного завода, мать - учительница русского языка и литературы. Оба члены партии. Семья была дружной.

Сначала арестовали его мать. Петя не понимал, что это такое. Пришли двое, вызвали соседей - понятых и начали что-то искать, перевернув в доме все вверх дном. Петя только помнил, что мать плакала навзрыд и все повторяла: не виновата, это из-за портрета Сталина... Все произошло случайно, люди подтвердят... Отец успокаивал мать - это ошибка, они разберутся и освободят. Когда они растоптали Петины книги и игрушки, он кинулся с кулаками на них. Тогда один из тех двух схватил Петю за шиворот, и отец кинулся на него. Они швырнули отца на туалетный столик, разбив зеркало...

Разбитое зеркало - разбитая судьба человека, семьи, целой страны.

Отец ходил всюду, хлопотал за мать, но все бесполезно. Настал день, вернее ночь, и они пришли за ним. Пока шел обыск и опись вещей, он сидел, обняв сына, и слезы беззвучно текли из его глаз. Петя тоже плакал. На прощание отец сказал ему: "Ну, Петенька, наступили для нас тяжелые дни. Ты уже большой, помни - мы не виноваты, не враги своему народу. Держись, не падай духом, терпи и жди. Главное, будь человеком, борись..."

Отца увезли в "черном вороне", а сын вернулся в пустую разграбленную квартиру, хотелось плакать, но слез не было. В школе все сторонились его, называли сыном врага народа. Из пионеров исключили. Целыми днями и даже ночами он ходил около здания НКВД, просил пустить его к отцу или матери. И однажды из этого дома вышел человек с доброй улыбкой и повел мальчика за собой. Он обрадовался, что увидит родителей, но его затолкнули в машину, увезли в тюрьму и посадили в камеру к уголовникам.

Его вначале приняли за своего и отнеслись неплохо, но узнав, что он сын "врага народа", стали издеваться...

Судьба второго ребенка - Коли - весьма схожа с судьбой Пети. Родители его из рабочих, оба - члены партии. После ареста родителей он, так же, как Петя, прошел полосу отчуждения в школе, на улице, пока его не определили в детдом, где повторилось то же самое. Коля защищал себя сам

Дрался, грубил, когда оскорбляли его воспитатели. Видимо директор позвонил в НКВД, и Колю тоже увезли в тюрьму, посадив в одну камеру с уголовниками, где уже был Петя...

В Челябинской пересыльной тюрьме мы прожили восемь дней. Дети на наших глазах окрепли, пищи с учетом наших запасов было достаточно. Петя спал рядом со мной, непременно обняв меня. Чувствовалось, что он мальчик интеллигентный и заласканный. Боже, думал я, как трудно будет ему дальше! Заключенные в камере собрали из своих лохмотьев кое-какую одежду, портянки. Нашлись даже портные, которые из общего тряпья сшили им нечто вроде теплых пальтишек.

В камере я им пересказывал приключенческие романы, которые читал раньше - "Трех мушкетеров", историю Робин Гуда, "Графа Монте Кристо", читал стихи Пушкина, Есенина, Лермонтова. Сокамерники ожили, были довольны, дети - тем более.

Интересно, думал я, вот два мальчика, совершенно разные в экстремальных условиях. Что тут влияет - воспитание или гены? Казалось, что воспитывались в равных условиях...А что же можно сказать об их бездушных соседях, друзьях, сослуживцах, учителях, детях в школах и детдомах! Как растлили их души до омерзения за эти годы господства идеологии люмпенов, что стало с их генами. Возможно ли восстановить их до изначального уровня нормальности? сколько десятилетий, а может, столетий потребуется на это?

И вот для всех началась полоса новых испытаний. Автомашиной под конвоем доставили нас на вокзал и погрузили в "столыпинские" вагоны. В отличие от товарных, скотных вагонов эти - вполне приличные, чистые, светлые, внутри разделены на отдельные купе с трехъярусными жесткими полками. Они закрыты сплошными, на всю длину вагона железными решетками, с отдельными дверьми на замках. По коридору, вдоль этих зарешеченных купе, ходят два конвоира с оружием.

Везли нас до Новосибирска двое суток. Оба ребенка были со мной в купе. Питались мы за счет имевшихся запасов хорошо, но не было воды. На вторые сутки они запросили пить. Я обратился к конвоирам, но в ответ мне было лишь суровое молчание. Им запрещено уставом разговаривать с

арестантами. Их заклинали именами братьев, сыновей, отцов, матерей, но они были глухи к нашим мольбам.

В Новосибирске высадили, приказали сесть кругом на снег. "Кто встанет - считается за побег! - предупредил кто-то из охраны, имеющий право на общение с нами. - Конвой применяет оружие без предупреждения!"

Мы присели на корточки, многие из нас были полураздеты, в худых туфлях, уже давно без носков. Видим, дети начинают дрожать от холода, коченеют. Мороз! На улице конец февраля 1940 года. Решили так: принимаем детей на колени и так, передавая по кругу друг другу, греем их.

Наконец подали бортовые машины и нас повезли в пересыльную тюрьму. Детей сразу же отделили, дальше путь их лежал в отдельные лагеря для детей "врагов народа". Вынесли ли они физически и духовно те неслыханные нечеловеческие издевательства и насилие? - больше о них я ничего не знаю.

Несколько дней в Новосибирской тюрьме были невыносимо тягостны. Люди как-то сникли, ушли в себя. Одни сидели в раздумье, другие ходили из угла в угол, не находя себе места. Видел я и таких, которые, уткнувшись в край пальтеца, тихо, украдкой плакали.

По-моему, наша встреча с этими мальчиками и последовавшая за ней разлука, надломили многих, даже видавших виды. Новое потрясение, казалось, было выше наших сил. Словом, настроение было у всех скверное. Мы уже две недели не мылись, не ходили в баню или душ.

Вскоре заболел один из заключенных, за ним еще сразу двое, лежали голодные и есть не хотели. Вызвали врача, на этот раз он явился довольно быстро, осмотрел больных и всех троих велел забрать из камеры, сказали, что в санчасть. Это тоже подействовало на нас еще более удручающее. В общем, жили мы как бы в ожидании смерти. Тревога в наших душах нарастала - и в серьезности положения уже нельзя было сомневаться. Едва ли кто даже подозревал, какие испытания нас еще ожидают.

О страшном времени Большого террора сегодня известно все или почти все. О его жестоких нравах мы давно говорим в полный голос, понимая, что память - самая действенная прививка от повторения того кошмара.

Сегодня мы вспомним о тех, кто стал самой невинной жертвой репрессий - женах расстрелянных «врагов народа». Их главное «преступление» заключалось в том, что они были всего лишь женами... Точнее, вдовами, которым была уготована мучительная пытка голодом, холодом, потерей детей, полной изоляцией и каторжным трудом в казахских степях.

Самое ужасное, что все это не имело ни малейшего отношения к политике и хоть какой–то логике: это была паранойя, помноженная на деспотизм и восточную жестокость кремлевского вождя.

Под корень!

Для понимания того, что происходило тогда в СССР и конкретно в Белоруссии, вчитаемся в оперативный приказ наркома Ежова № 00486 «Об операции по репрессированию жен и детей изменников Родины» от 15 августа 1937 года.

Нарком требовал немедленно арестовывать жен и бывших жен осужденных за шпионаж, «изменников Родины» и членов правотроцкистских шпионско–диверсионных организаций. На каждую семью «изменника» составлялась подробная карточка с поименным списком родственников–иждивенцев (жен, детей, престарелых родителей и других). Отдельно писались характеристики на детей старше 15 лет - они признавались «социально опасными и способными к антисоветским действиям».

На месте Карагандинского исправительно–трудового лагеря сейчас построен музей

Жен предписывалось арестовать всех, за исключением беременных, преклонного возраста, «тяжело и заразно больных» и тех, кто сам донес на своего мужа, - им выдавалась подписка о невыезде. Мероприятия в отношении «родителей и других родственников» определяли начальники республиканских, краевых или областных органов НКВД.

«Одновременно с арестом производится тщательный обыск. При обыске изымаются: оружие, патроны, взрывчатые и химические вещества, военное снаряжение, множительные приборы (копирографы, стеклографы, пишущие машинки и т.п.), контрреволюционная литература, переписка, иностранная валюта, драгоценные металлы в слитках, монетах и изделиях, личные и денежные документы, - говорится в совсекретном приказе № 00486. - Все имущество, лично принадлежащее арестованным (за исключением необходимого белья, верхнего и нижнего платья, обуви и постельных принадлежностей, которые арестованные берут с собой), конфискуется. Квартиры арестованных опечатываются». После ареста и обыска арестованных жен надлежало отконвоировать в тюрьму.

И последнее - наказание: «Жены осужденных изменников Родины подлежат заключению в лагеря на сроки в зависимости от степени социальной опасности, не менее как 5-8 лет», - предписывал приказ. Операция по репрессированию женщин ЧСИР (членов семей изменников Родины) должна была завершиться не позднее 25 октября 1937 года.

Такие фото делали по приезде в ИТЛ всем осужденным женам врагов народа

Историки по–разному объясняют сталинскую логику репрессий в отношении жен «изменников Родины». С точки зрения вождя народов, женщины, репрессируемые приказом № 00486, были не просто женами «врагов народа».

Это были жены «главных врагов» - «правотроцкистских заговорщиков». Говоря простым языком, это были жены элиты: партийных и советских деятелей, руководителей промышленности, видных военных, общественных и культурных деятелей. Той самой элиты, которая сложилась в первые два десятилетия советской власти и которую Сталин (не всю, конечно, но значительную ее часть) к середине 1930–х годов рассматривал или как балласт, или как постоянный источник заговоров против этой самой власти и против него лично.

Его собственный опыт наблюдения над семейным бытом революционеров–подпольщиков начала века подсказывал: жены его бывших соратников и сторонников, как старых, так и более молодых, чьи пути разошлись с его собственным, должны быть на стороне своих мужей. По сталинской логике, это вовсе не значило, что они прямо помогали им в их «контрреволюционной деятельности». Но знали о ней, не могли не знать. И это знание, а может быть, даже и сочувствие, делало в его глазах женщин соучастницами их мужей. Такого рода представления, судя по всему, и легли в основу смертельного удара по женам.

Судьба белорусского Платона

Биографию и личное дело известного белорусского писателя и общественного деятеля Платона Головача по меркам того времени можно назвать идеальными, образцово–показательными. Родился в бедной крестьянской семье, рано осиротел. Организатор комсомольского движения в волости, в 1920 году он создал в родной деревне Побоковичи Бобруйского уезда комсомольскую ячейку. Боролся с безграмотностью крестьян, с единомышленниками открыл избу-читальню.

Способности активного комсомольца заметили и начали двигать - карьера стремительно идет в гору: в 1922 - 1923 годах он учится в Минской партшколе, в 1926–м оканчивает Коммунистический университет.

В 1922 - 1923 годах Платон Головач уже активно печатается и работает сначала инструктором, а потом начальником орготдела Борисовского уездного комитета комсомола. С 1923 по 1928 год возглавляет литературную организацию «Молодняк», после ее реорганизации становится членом новой структуры - Белорусской ассоциации пролетарских писателей.

В 1927-1930-м Головач - член ЦК КПБ, с 1928-го - первый секретарь ЦК комсомола Белоруссии, в 1927-1935-м - член ЦИК БССР, с 1929 по 1930-й - заместитель наркома просвещения республики.

В 1934-м Платон Головач становится членом Союза писателей СССР - и все это в 31 год! Именно ему доверили быть главным редактором газеты «Чырвоная змена», литературных журналов «Маладняк» и «Полымя». Его романы, сборники повестей и очерки переводились на русский, украинский, польский, чешский, идиш и другие языки.

Все кончилось в один миг - 11 августа 1937 года, когда он (как и большинство бывших «молодняковцев») был арестован в своей минской квартире по подозрению в организации террористической группировки и проведении немецко-фашистской деятельности. Осужден выездной военной коллегией Верховного суда СССР и приговорен к расстрелу с конфискацией имущества. Приговор приведен в исполнение 29 октября 1937 года в Минске. Платона Головача реабилитируют 20 лет спустя, 25 июля 1956 года.

А через пару недель после расстрела, согласно приказу № 00486, арестовали вдову Нину Вечер-Головач, составили протокол, отослали его в Москву и получили ответ. Первым же этапом ее доставили в Оршу, в пересыльную тюрьму. Оттуда - в карагандинский лагерь, в А.Л.Ж.И.Р. Впереди ее ждали восемь лет заключения.

Росчерком пера

В Центральном архиве КГБ нам предоставили возможность ознакомиться с этим делом. Комитет ведет открытую линию в отношении репрессий 1930-1950-х годов, рассекречивая архивы, которые еще вчера казались недосягаемыми.

Передо мной лежит старая желтая папка с черной надписью в титуле: «НКВД Белорусской ССР». Внизу - надпись: «Дело № 32092 по обвинению Вечер-Головач Нины Федоровны». Документы, которые аккуратно сложены в этой папке 1937 года, выглядят так, будто написаны вчера: видны каждая буква, каждая цифра и подпись. Оттого все события, которые открываются читающему, вызывают столь сильные ощущения.

Вот справка с печатью военного прокурора, в которой указано, что Нина Вечер-Головач имеет двоих детей и проживает в Минске по адресу: ул. Московская, д. 8/1. Еще здесь написано, что она жена расстрелянного врага народа Головача Платона Романовича и подлежит аресту. Вот и ордер, предписывающий арестовать ее и провести обыск.

Дом номер 8 на улице Московской сохранился по сей день: легко представить, как вечером 4 ноября 1937 года у одного из его подъездов остановилась машина...

Из протокола обыска узнаем: у Нины Вечер-Головач изъяты паспорт, профсоюзный билет, различные удостоверения и переписка. В анкете арестованного Нина Федоровна сообщает свои личные данные: родилась в деревне Мащицы Слуцкого района в 1905 году, из крестьян, беспартийная, образование среднее техническое, гидротехник, в числе близких родственников указывает сестер Вечер Тамару Федоровну, Вечер Ксению Федоровну, свекра Головача Романа Кондратовича (80 лет, инвалид), дочь Галину 6 лет и сына Роллана 1 года 5 месяцев. Три квитанции свидетельствуют: у арестованной конфискованы 37 рублей 34 копейки, облигации и карманные часы.

В постановлении об избрании меры пресечения, которое датировано 12 ноября, как доказанный факт приводится следующее: «Вечер Нина Федоровна достаточно изобличена в том, что, являясь женой разоблаченного врага народа Головача Платона Романовича, знала о контрреволюционной деятельности мужа». А посему будет содержаться под стражей в минской тюрьме НКВД.

Из протокола допроса:

Вопрос: Кто из ваших родственников репрессирован?

Ответ: 11 августа 1937 года органами НКВД арестован мой муж Головач Платон Романович.

Вопрос: Вам известно, за что арестован ваш муж?

Ответ: Не знаю.

Вопрос: Расскажите, что вам известно о контрреволюционной террористической деятельности мужа?

Ответ: О контрреволюционной террористической деятельности мужа Головача Платона я ничего не знала.

Вопрос: Вы говорите ложь. Следствию известно, что вы знали о контрреволюционной работе Головача.

Ответ: Я ничего не знала.

Вопрос: Вам предъявлено обвинение по ст. 24–68, 24–70 и 76 УК БССР. Признаете ли вы себя виновной?

Ответ: Нет, не признаю.

На этом следствие было закончено.

В обвинительном заключении по делу № 32092 Нины Вечер–Головач сказано: «ОБВИНЯЕТСЯ в том, что, будучи женой расстрелянного врага народа, являлась соучастницей в его контрреволюционных преступлениях».

И наконец, два последних документа, которые провели жирную черту между прежней и будущей жизнью жены Платона Головача. В выписке из протокола Особого совещания при Народном комиссариате внутренних дел СССР от 28 ноября 1937 года узким машинописным шрифтом отпечатано: «ВЕЧЕР Нину Федоровну как члена семьи изменника Родины заключить в исправтрудлагерь сроком на ВОСЕМЬ лет, считать срок с 5 ноября 1937 года».

В справке из восьмого отдела ГУГБ коротко сказано: «осужденную надлежит отправить с первым же отходящим этапом в гор. Акмолинск, в распоряжение спецотделения КАРЛАГА НКВД. Дату отправления подтвердите к 13 января 1938 года».

Каторга

Пока Нина Вечер следует в переполненном товарном вагоне в строгорежимный степной лагерь, мы с вами вспомним значение некоторых аббревиатур.

Что такое Карлаг? Карагандинский исправительно-трудовой лагерь, один из крупнейших филиалов в системе ГУЛАГ НКВД. Его снабжали две железнодорожные линии, его протяженность составляла 300 на 200 км, в разные годы здесь отбывали наказание от 38 до 65 тысяч заключенных. Карлаг ликвидируют только в 1959-м, после развенчания культа Сталина, но страшная молва и призраки тысяч невинных жертв той поры переживут его на десятилетия...

После выхода приказа № 00486 стало очевидно: нужно создавать отдельный лагерь для репрессированных вдов врагов народа. Так, 15 августа 1937 года юго-западнее Акмолинска (ныне - Астана) появился А.Л.Ж.И.Р. - Акмолинский лагерь жен изменников Родины.

Официально его называли 17-м женским лагерным отделением Карлага. Неофициально - «точкой 26», поскольку он располагался в 26-м поселке трудопоселений. Сегодня можно с уверенностью говорить: А.Л.Ж.И.Р. был крупнейшим советским женским лагерем, одним из трех «островов архипелага» ГУЛАГ.

И именно сюда, начиная с конца 1937-го, со всего Советского Союза везли жен репрессированных государственных и общественных деятелей. Только в 1938–м вместе с Ниной Вечер здесь оказались 4.500 женщин-заключенных из числа ЧСИР (члены семей изменников Родины).

Всего же за 16 лет через А.Л.Ж.И.Р. прошло более 16.000 узниц. В их числе были сестра расстрелянного маршала Михаила Тухачевского, мать Майи Плисецкой, жены Михаила Калинина, Бориса Пильняка, Николая Бухарина, мать Юрия Трифонова и многие-многие другие.

Вот что вспоминала в своих мемуарах одна из заключенных Галина Степанова-Ключникова: «Под нами, на нижних нарах, спала Рахиль Михайловна Плисецкая.

Три раза в день она бегала в детский барак кормить грудью сына... В углу барака тихонько шептались между собой жены белорусских поэтов - Вечер, Астапенко, Таубина. Напротив что-то вязала самодельным крючком Лидия Густавовна Багрицкая, жена поэта Багрицкого. После его смерти она вторично вышла замуж, но все равно получила восемь лет лагерей. По соседству лежала Оля Чукунская, жена военно-морского атташе СССР в Англии и Италии».

Тех, кто прибыл в лагерь зимой 1938 года, ждала жуткая картина. Шесть бараков из саманных кирпичей посреди степи, три ряда колючей проволоки по периметру и вышки часовых. Их выводили из вагонов-теплушек, как опасных зэков-рецидивистов, под дулами ружей, под оглушительный лай овчарок.

По документам содержащиеся в Акмолинском спецотделении женщины проходили как особо опасные преступники, поэтому условия были суровыми. Спали на нарах в несколько ярусов. Дважды в сутки - поименная перекличка, каждый день они шли на заледеневшее озеро, располагавшееся на территории, заготавливать камыш. Им топили самодельные печки в настывших бараках, его же летом использовали как материал для строительства.

Скудная еда (пайка черного хлеба, черпак баланды и чашка каши–размазни) и пронзительный холод приводили к голодным обморокам и частым обморожениям конечностей. Узницам запрещалось читать и вести записи, о свиданиях и посылках с воли речи вообще не шло.

Письма из мглы

Несмотря на все это, узницы А.Л.Ж.И.Р. работали добросовестно, перевыполняя доведенный план и не давая ни малейшего повода для взысканий. Нет, они не помышляли о побеге. Они шили ночами партии военной формы для фронта и мечтали только об одном: выйти на волю и быть полезными своей стране в это тяжелое время.

В деле № 32092 мы находим 3 рукописных письма Нины Федоровны, адресованных в Москву, лично наркому Л.П.Берия. Первое датировано 1939 годом, второе - 1942–м, третье - 1943 годом. Она пишет, что ничего не знала о «подрывной» деятельности своего мужа Платона Головача, и просит о пересмотре дела, чтобы иметь возможность самой воспитывать своих малолетних детей:

«Находясь здесь, в трудлагере, с первого дня я работаю честно, отдаю все силы и знания, за что неоднократно получала благодарности с занесением в личное дело, а также премирования. Прошу Вас пересмотреть мое дело и снять с меня позорное пятно, которое я абсолютно не заслужила. Дать мне свободу, чтобы с удесятеренной энергией работать на разгром фашистского зверя и благо моей дорогой любимой Родины».

Во всех трех случаях ей было отказано, и до конца 1945 года в ее судьбе, как и в судьбе тысяч вдов «врагов народа», ничего не изменилось. Хотя восьмилетний срок их заключения к тому времени формально был полностью исчерпан.

В начале 1946-го началось освобождение, но узниц А.Л.Ж.И.Р. освобождать никто не спешил. И вот почему: швейной фабрике в лагере надо было выполнить свой пятилетний план. А сокращение зэков в нем не предусматривалось.

В зоне освобожденным женам жить было нельзя, рядом с лагерем жилых поселков не было. Вокруг лишь голая степь. Администрация лагеря нашла довольно оригинальный выход: она перенесла колючую проволоку и вышки с охранниками вглубь, так часть бараков оказалась вне зоны. В них и поселили освобожденных женщин. Теперь они были вроде свободные, а на работу на фабрику в зоне ходили уже как вольнонаемные.

Очевидно, что в одном из таких «условно освобожденных» бараков еще несколько лет после войны жила и Нина Вечер-Головач. Акмолинское лагерное отделение официально просуществовало до июня 1953 года и было ликвидировано приказом Минюста СССР.

На месте бывшего лагеря образовался совхоз «Акмолинский», позже здесь вырос поселок. Но что же стало с Ниной Федоровной?

Признана невиновной

В марте 1953 года умирает Сталин, и в судьбе всех безвинно репрессированных наступает коренной перелом - реабилитация. Уже в следующем письме от 2 июня 1956–го на имя военного прокурора Белорусского военного округа Нина Вечер пишет: «В связи с тем, что в настоящее время проверкой установлено о совершенной невиновности моего мужа, который всю свою жизнь посвятил делу Партии и был настоящим коммунистом и патриотом, прошу Вашего вмешательства и в мое дело с тем, чтобы его пересмотреть и меня полностью реабилитировать. Вопрос о реабилитации моего мужа Вами рассмотрен в мае месяце текущего года».

Вот и все. Кольцо истории замкнулось, и справедливость все-таки восторжествовала... почти 20 лет спустя. Дочери Галине к этому времени было уже 25 лет, сыну Роллану - 20,5, самой вдове Платона Головача - 51.

Жизнь этой женщины приобрела новую точку отсчета, по сути, начавшись с чистого листа. Там, в Акмолинске, она всеми силами старалась оставить тягучие, как степные дни, и ломкие, как сухой камыш, воспоминания.

До последнего времени поселок, в котором в 1930 - 1950–е годы располагался А.Л.Ж.И.Р., назывался Малиновка. В 2007-м его переименовали в Акмол.

В том же году по инициативе президента Казахстана Нурсултана Назарбаева здесь открыт музейно-мемориальный комплекс, посвященный памяти прошедших через А.Л.Ж.И.Р. женщин, жертв политических репрессий и тоталитаризма.

Музей в форме кургана, Арка скорби, вагон–теплушка, вышка с часовым и воссозданный саманный барак - экспозиция пробирает до слез каждого, кто приезжает сюда. На черных гранитных плитах Аллеи памяти выбиты фамилии более 7.000 узниц лагеря.

Если вы окажетесь здесь, непременно разыщите надпись ВЕЧЕР Н.Ф. и склоните голову в знак уважения и скорби. Эта память, выбитая потомками на гранитных плитах, заклинает нас через десятилетия: «Никогда больше!»