Рецензии на книгу «» Алексей Толстой. Рецензии на книгу «» Алексей Толстой Алексей толстой детство никиты год написания

12 августа 18…, ровно в третий день после дня моего рождения, в который мне минуло десять лет и в который я получил такие чудесные подарки, в семь часов утра – Карл Иваныч разбудил меня, ударив над самой моей головой хлопушкой – из сахарной бумаги на палке – по мухе. Он сделал это так неловко, что задел образок моего ангела, висевший на дубовой спинке кровати, и что убитая муха упала мне прямо на голову. Я высунул нос из-под одеяла, остановил рукою образок, который продолжал качаться, скинул убитую муху на пол и хотя заспанными, но сердитыми глазами окинул Карла Иваныча. Он же, в пестром ваточном халате, подпоясанном поясом из той же материи, в красной вязаной ермолке с кисточкой и в мягких козловых сапогах, продолжал ходить около стен, прицеливаться и хлопать.

«Положим, – думал я, – я маленький, но зачем он тревожит меня? Отчего он не бьет мух около Володи ной постели? вон их сколько! Нет, Володя старше меня; а я меньше всех: оттого он меня и мучит. Только о том и думает всю жизнь, – прошептал я, – как бы мне делать неприятности. Он очень хорошо видит, что разбудил и испугал меня, но выказывает, как будто не замечает… противный человек! И халат, и шапочка, и кисточка – какие противные!»

В то время как я таким образом мысленно выражал свою досаду на Карла Иваныча, он подошел к своей кровати, взглянул на часы, которые висели над нею в шитом бисерном башмачке, повесил хлопушку на гвоздик и, как заметно было, в самом приятном расположении духа повернулся к нам.

– Auf, Kinder, auf!.. s"ist Zeit. Die Mutter ust schon im Saal , – крикнул он добрым немецким голосом, потом подошел ко мне, сел у ног и достал из кармана табакерку. Я притворился, будто сплю. Карл Иваныч сначала понюхал, утер нос, щелкнул пальцами и тогда только принялся за меня. Он, посмеиваясь, начал щекотать мои пятки. – Nun, nun, Faulenzer! – говорил он.

Как я ни боялся щекотки, я не вскочил с постели и не отвечал ему, а только глубже запрятал голову под подушки, изо всех сил брыкал ногами и употреблял все старания удержаться от смеха.

«Какой он добрый и как нас любит, а я мог так дурно о нем подумать!»

Мне было досадно и на самого себя и на Карла Иваныча, хотелось смеяться и хотелось плакать: нервы были расстроены.

– Ach, lassen sie , Карл Иваныч! – закричал я со слезами на глазах, высовывая голову из-под подушек.

Карл Иваныч удивился, оставил в покое мои подошвы и с беспокойством стал спрашивать меня: о чем я? не видел ли я чего дурного во сне?.. Его доброе немецкое лицо, участие, с которым он старался угадать причину моих слез, заставляли их течь еще обильнее: мне было совестно, и я не понимал, как за минуту перед тем я мог не любить Карла Иваныча и находить противными его халат, шапочку и кисточку; теперь, напротив, все это казалось мне чрезвычайно милым, и даже кисточка казалась явным доказательством его доброты. Я сказал ему, что плачу оттого, что видел дурной сон, – будто maman умерла и ее несут хоронить. Все это я выдумал, потому что решительно не помнил, что мне снилось в эту ночь; но когда Карл Иваныч, тронутый моим рассказом, стал утешать и успокаивать меня, мне казалось, что я точно видел этот страшный сон, и слезы полились уже от другой причины.

Когда Карл Иваныч оставил меня и я, приподнявшись на постели, стал натягивать чулки на свои маленькие ноги, слезы немного унялись, но мрачные мысли о выдуманном сне не оставляли меня. Вошел дядька Николай – маленький, чистенький человечек, всегда серьезный, аккуратный, почтительный и большой приятель Карла Иваныча. Он нес наши платья и обувь. Володе сапоги, а мне покуда еще несносные башмаки с бантиками. При нем мне было бы совестно плакать; притом утреннее солнышко весело светило в окна, а Володя, передразнивая Марью Ивановну (гувернантку сестры), так весело и звучно смеялся, стоя над умывальником, что даже серьезный Николай, с полотенцем на плече, с мылом в одной руке и с рукомойником в другой, улыбаясь, говорил:

– Будет вам, Владимир Петрович, извольте умываться.

Я совсем развеселился.

– Sind sie bald fertig? – послышался из классной голос Карла Иваныча.

Голос его был строг и не имел уже того выражения доброты, которое тронуло меня до слез. В классной Карл Иваныч был совсем другой человек: он был наставник. Я живо оделся, умылся и, еще с щеткой в руке приглаживая мокрые волосы, явился на его зов.

Карл Иваныч, с очками на носу и книгой в руке, сидел на своем обычном месте, между дверью и окошком. Налево от двери были две полочки: одна – наша, детская, другая – Карла Иваныча, собственная . На нашей были всех сортов книги – учебные и неучебные: одни стояли, другие лежали. Только два больших тома «Histoire des voyages» , в красных переплетах, чинно упирались в стену; а потом пошли длинные, толстые, большие и маленькие книги, – корочки без книг и книги без корочек; все туда же, бывало, нажмешь и всунешь, когда прикажут перед рекреацией привести в порядок библиотеку, как громко называл Карл Иваныч эту полочку. Коллекция книг на собственной если не была так велика, как на нашей, то была еще разнообразнее. Я помню из них три: немецкую брошюру об унавоживании огородов под капусту – без переплета, один том истории Семилетней войны – в пергаменте, прожженном с одного угла, и полный курс гидростатики. Карл Иваныч большую часть своего времени проводил за чтением, даже испортил им свое зрение; но, кроме этих книг и «Северной пчелы», он ничего не читал.

В числе предметов, лежавших на полочке Карла Иваныча, был один, который больше всего мне его напоминает. Это – кружок из кардона, вставленный в деревянную ножку, в которой кружок этот подвигался посредством шпеньков. На кружке была наклеена картинка, представляющая карикатуры какой-то барыни и парикмахера. Карл Иваныч очень хорошо клеил и кружок этот сам изобрел и сделал для того, чтобы защищать свои слабые глаза от яркого света.

Как теперь вижу я перед собой длинную фигуру в ваточном халате и в красной шапочке, из-под которой виднеются редкие седые волосы. Он сидит подле столика, на котором стоит кружок с парикмахером, бросавшим тень на его лицо; в одной руке он держит книгу, другая покоится на ручке кресел; подле него лежат часы с нарисованным егерем на циферблате, клетчатый платок, черная круглая табакерка, зеленый футляр для очков, щипцы на лоточке. Все это так чинно, аккуратно лежит на своем месте, что по одному этому порядку можно заключить, что у Карла Иваныча совесть чиста и душа покойна.

Бывало, как досыта набегаешься внизу по зале, на цыпочках прокрадешься наверх, в классную, смотришь – Карл Иваныч сидит себе один на своем кресле и с спокойно-величавым выражением читает какую-нибудь из своих любимых книг. Иногда я заставал его и в такие минуты, когда он не читал: очки спускались ниже на большом орлином носу, голубые полузакрытые глаза смотрели с каким-то особенным выражением, а губы грустно улыбались. В комнате тихо; только слышно его равномерное дыхание и бой часов с егерем.

Бывало, он меня не замечает, а я стою у двери и думаю: «Бедный, бедный старик! Нас много, мы играем, нам весело, а он – один-одинешенек, и никто-то его не приласкает. Правду он говорит, что он сирота. И история его жизни какая ужасная! Я помню, как он рассказывал ее Николаю, – ужасно быть в его положении!» И так жалко станет, что, бывало, подойдешь к нему, возьмешь за руку и скажешь: «Lieber Карл Иваныч!» Он любил, когда я ему говорил так; всегда приласкает, и видно, что растроган.

СОЛНЕЧНОЕ УТРО

Никита вздохнул, просыпаясь, и открыл глаза. Сквозь морозные узоры на окнах, сквозь чудесно расписанные серебром звезды и лапчатые листья светила солнце. Свет в комнате был снежно-белый. С умывальной чашки скользнул зайчик и дрожал на стене.

Открыв глаза, Никита вспомнил, что вчера вечером плотник Пахом сказал ему:

Вот я ее смажу да полью хорошенько, а ты утром встанешь, - садись и поезжай.

Вчера к вечеру Пахом, кривой и рябой мужик, смастерил Никите, по особенной его просьбе, скамейку. Делалась она так:

В каретнике, на верстаке, среди кольцом закрученных, пахучих стружек Пахом выстрогал две доски и четыре ножки; нижняя доска с переднего края - с носа - срезанная, чтобы не заедалась в снег; ножки точеные; в верхней доске сделаны два выреза для ног, чтобы ловчее сидеть. Нижняя доска обмазывалась коровьим навозом и три раза поливалась водой на морозе, - после этого она делалась, как зеркало, к верхней доске привязывалась веревочка - возить скамейку, и когда едешь с горы, то править.

Сейчас скамейка, конечно, уже готова и стоит у крыльца. Пахом такой человек: «Если, говорит, что я сказал - закон, сделаю».

Никита сел на край кровати и прислушался - в доме было тихо, никто еще, должно быть, не встал. Если одеться в минуту, безо всякого, конечно, мытья и чищения зубов, то через черный ход можно удрать на двор, А со двора - на речку. Там на крутых берегах намело сугробы, - садись и лети…

Никита вылез из кровати и на цыпочках прошелся по горячим солнечным квадратам на полу…

В это время дверь приотворилась, и в комнату просунулась голова в очках, с торчащими рыжими бровями, с ярко-рыжей бородкой. Голова подмигнула и сказала:

Встаешь, разбойник?

Как же давно я ждала качественного переиздания этой чудесной повести! В её основе лежат воспоминания Алексея Николаевича Толстого о собственном детстве, а посвятил её автор своему сыну. Она и начинается с трогательного посвящения: «Моему сыну Никите Алексеевичу Толстому с глубоким уважением посвящаю». Именно глубокое уважение писателя к внутреннему миру маленького человека и его чувствам мы наблюдаем в книге. Ему удалось проникнуть в суть переживаний ребёнка, в самую глубину детской души, найти такие простые, но самые правильные слова, которые сумели передать хрупкий, трогательный и до краев наполненный чувствами и ощущениями, яркими событиями и впечатлениями мир детства.
Это замечательная, добрая и светлая история об одном годе из жизни маленького девятилетнего мальчика Никиты. Она о детских радостях и огорчениях, открытиях и приключениях, о взрослении, сомнениях и преодолении собственных страхов, о первом проявлении чувств. В одной из глав мальчишке как раз исполнилось десять, и отец устроил сыну «морской» праздник, так шутливо и мило его поздравив: «Имею честь, ваше превосходительство, донести вам, что по сведениям грегорианского календаря, равно как по исчислению астрономов всего земного шара, сегодня вам исполнилось десять лет, во исполнение чего имею вручить вам этот перочинный ножик с двенадцатью лезвиями, весьма пригодный для морского дела, а также для того, чтобы его потерять».

Язык повествования чист и лёгок, стиль красив – это великолепная проза, пронизанная лирическим, поэтическим чувством прекрасного. А какие волшебные у Толстого описания природы! Никита очень внимателен к изменениям, происходящим в природе, он ощущает себя её неотъемлемой частью, она его завораживает, делает счастливым. Так описывает Толстой момент, когда Никита пошёл провожать домой деревенских детишек, праздновавших в их доме Рождество: «Никита пошел провожать детей до плотины. Когда он один возвращался домой, в небе высоко, в радужном бледном круге, горела луна. Деревья на плотине и в саду стояли огромные и белые и, казалось, выросли, вытянулись под лунным светом. Направо уходила в неимоверную морозную мглу белая пустыня. Сбоку Никиты передвигала ногами длинная большеголовая тень. Никите казалось, что он идет во сне, в заколдованном царстве. Только в зачарованном царстве бывает так странно и так счастливо на душе».
В книге так интересно и дивно описан усадебный быт, празднование Пасхи, Сочельника и детской рождественской Ёлки в дворянском доме, забавы и игры деревенских ребятишек, с которыми дружит Никита. Читать – одно удовольствие!

Иллюстрации Нины Алексеевны Носкович – хорошее изобразительное переложение истории. Они необычные, неяркие, в них использованы оттенки только трёх цветов – жёлтого, синего и коричневого. Но они так интеллигентны и скромны, деликатны и романтичны. На мой взгляд, рисунки замечательно передают лирическое настроение повести и подчёркивают разницу между современным миром и миром дворянской усадьбы XIX века, восприятием людьми той культуры и нынешними - природы, течения времени, жизни вообще.

Исполнена книга качественно: твёрдая обложка, прошитый переплёт, плотный офсет, некрупный, но легко читаемый шрифт. Устаревшие слова разъясняются в сносках внизу страницы.
Меня несколько огорчили опечатки, ведь от «Речи» всегда ждёшь только безупречного качества. На стр. 43 в слово «полозья» прокралась ненужная буква «р», превратив их в «полрзья», а стр. 13 как-то у корректора совсем не задалась – там сразу две ошибки:
«А стёкла-то в футляре нет…»
«В комнате – два морозные окна; сквозь стёкла видна странная, больше обыкновенной, луна».
Из-за этого вынуждена снизить оценку книги.

Пребывая в эмиграции во Франции и безмерно мечтая вернуться на Родину, создавал граф Алексей Николаевич Толстой свое самое поэтическое произведение "Детство Никиты".

Замысел автобиографического произведения

Жил он в имении своего отчима А. А. Бострома, которого любил как родного отца, под Самарой, в усадьбе Сосновка. Главного героя - мальчика Никиту - писатель наделил собственным богатым воображением и впечатлительностью. Образы его родителей писатель создал по типажу собственных. Причем маму Никиты зовут так же, как и маму Алексея Толстого - Александрой Леонтиевной. Образ учителя Аркадия Ивановича создан, основываясь также на реальной личности - репетиторе Аркадии Словоохотове. Автор, не переименовывая, ввел в канву повествования своих друзей детства - Мишку Коряшонка и Степку Карнаушкина. Богата разнообразными персонажами повесть "Детство Никиты". Краткое содержание произведения предельно кратко можно выразить как погружение читателя в сказочный мир детства.

Увлекательный мир Никиты

В произведении дается подробное описание самого дома, его хозяйственных построек, не пустующих хлева и конюшни, сада, пруда, плотины.

Дается детское восторженное описание его таинственных комнат и тесненных переплетов давних книг в библиотеке. Этот дом хранит семейные предания о прадедушке Африкане Африканыче, измученном Он, по рассказам Николиной матушки, вел странный образ жизни. Ночью читал и писал, а днем спал. Хозяйство дедушка забросил, дворовые разбежались от него, на полях росла трава...

Украшено многими красочными и сочными сценами созерцания природы произведение "Детство Никиты". Краткое содержание повести можно свести к этому единению мальчика с природой. Он не просто ощущает себя ее частью, но и воспринимает ее через дофантазированные собой образы. Например, скворец в восприятии Никиты наделен до такой степени, что получил прозвище Желтухин. Кота главный герой называет не иначе, как Василий Васильич, поэтизирует он и коней отчима, и всякую увиденную птицу, будь то яркая иволга или голосистый жаворонок.

Начало повести

С главы "Солнечное утро", начинается "Детство Никиты". Краткое содержание повести - об играх с деревенской ребятней посреди очарования сугробов, покрывающих избы до самых дымоходов; шалый поток весенних вод; темный сад, освещаемый июльскими молниями; сентябрьские плотные, как молоко, туманы. Мальчик видел, как вся жизнь людей посреди этого повторяющегося хоровода времен года проходит органично и естественно, а рождение и смерть подобны восходу и закату солнца.

Специфическую детскую логику повествования в этом произведение не может не отметить написанное нами краткое содержание. Толстого "Детство Никиты", во время работы над ним, самого ввело в особое восторженно-ностальгическое настроение, что он и сам отмечал в воспоминаниях. Очень трепетно автор рассказывает историю о том, как он, небезразлично относящийся к сестре Лиле, вместе с ней обнаружил в пустующей комнате имения кольцо, которое прадедушка когда-то подарил своей любимой. Кольцо лежало внутри вазочки со львиными головами, стоявшей на стенных часах несколько десятков лет. Причем сама Лиля (Никита надел ей колечко на пальчик) удивительно напоминала прабабушку, портрет которой в амазонке с вуалью висел на стене в тайной комнате. Проникновенно написал об этом эпизоде Алексей Толстой.

Произведение автобиографического характера

Что мы заметим, если выделим из авторского повествования о самом романтическом году жизни главного героя сжатое, краткое содержание? Толстого "Детство Никиты", следуя правилам жанра, продолжило традицию Льва Николаевича Толстого («Детство, отрочество, юность»), М. Горького ("Детство", "В людях."), С. Аксакова ("Детские годы Багрова внука").

Все эти книги ценны для прочтения взрослыми людьми, особенно родителями. Они - автобиографичны и помогают осознать, как мыслит ребенок, поясняют мотивы его поступков. Впрочем, если говорить об авторском стиле этих художественных автобиографий, то следует указать, что Алексей Толстой - единственный из всех вышеупомянутых классиков, который повествовал о детстве от третьего лица.

Поэтизация мальчиком времен года

Описание весны и просыпающейся природы также входит в краткое содержание книги "Детство Никиты", поскольку занимает значимое место в книге. Ведь главный герой сам отождествляет себя с природой, искренно считая по велению души, что все природные богатства вокруг - родные ему. Его приводят в восторг десятки тысяч ручейков от тающего в марте снега в степи. Он, наслаждаясь, дышит полной грудью весенним "острым и чистым" воздухом. И чем-то очень значительным казался ледокол на реке, когда она показывала свой буйный нрав, поднимаясь над плотиной, и с шумом ниспадала в омуты.

А далее Алексей Толстой пишет по-детски восторженно о майских медовых трелях иволги. О плавающем в знойном летнем небе степном орле рассказывает нам "Детство Никиты". Очень краткое содержание этого произведения неизменно указывает на связь формирующейся личности главного героя с окружающим его миром. Не это ли является определяющей чертой детства? Возможно, к осознанию этого нюанса подводит нас Алексей Толстой?

Потребность мальчика ощущать это единство чрезвычайно важна для его личности. Поэтому даже учитель Аркадий Иванович не журит его, когда он сбегает с урока, чтобы посмотреть на реку. Неслучайно автором в главе "На возу" использовано столь романтичное сравнение: "На возу, словно в колыбели, Никита плыл под звездами, глядя на далекие миры".

Заключение

Первоначальное название произведения звучало как "Повесть о многих превосходных вещах". Очевидно, что оно писалось автором в едином творческом порыве, на одном вдохновении.

Последняя глава повести имеет короткое название - "Отъезд". Ее концовка начинается сообщением о том, что Никите удалось сдать экзамен к поступлению во второй класс. А завершается книга грустной фразой: "Этим событием кончается его детство".

Страница 1 из 21

Повесть: Детство Никиты

СОЛНЕЧНОЕ УТРО

Никита вздохнул, просыпаясь, и открыл глаза. Сквозь морозные узоры на окнах, сквозь чудесно расписанные серебром звезды и лапчатые листья светила солнце. Свет в комнате был снежно-белый. С умывальной чашки скользнул зайчик и дрожал на стене.
Открыв глаза, Никита вспомнил, что вчера вечером плотник Пахом сказал ему:
– Вот я ее смажу да полью хорошенько, а ты утром встанешь, – садись и поезжай.
Вчера к вечеру Пахом, кривой и рябой мужик, смастерил Никите, по особенной его просьбе, скамейку. Делалась она так:
В каретнике, на верстаке, среди кольцом закрученных, пахучих стружек Пахом выстрогал две доски и четыре ножки; нижняя доска с переднего края – с носа – срезанная, чтобы не заедалась в снег; ножки точеные; в верхней доске сделаны два выреза для ног, чтобы ловчее сидеть. Нижняя доска обмазывалась коровьим навозом и три раза поливалась водой на морозе, – после этого она делалась, как зеркало, к верхней доске привязывалась веревочка – возить скамейку, и когда едешь с горы, то править.
Сейчас скамейка, конечно, уже готова и стоит у крыльца. Пахом такой человек: «Если, говорит, что я сказал – закон, сделаю».
Никита сел на край кровати и прислушался – в доме было тихо, никто еще, должно быть, не встал. Если одеться в минуту, безо всякого, конечно, мытья и чищения зубов, то через черный ход можно удрать на двор, А со двора – на речку. Там на крутых берегах намело сугробы, – садись и лети…
Никита вылез из кровати и на цыпочках прошелся по горячим солнечным квадратам на полу…
В это время дверь приотворилась, и в комнату просунулась голова в очках, с торчащими рыжими бровями, с ярко-рыжей бородкой. Голова подмигнула и сказала:
– Встаешь, разбойник?

АРКАДИЙ ИВАНОВИЧ

Человек с рыжей бородкой – Никитин учитель, Аркадий Иванович, все пронюхал еще с вечера и нарочно встал пораньше. Удивительно расторопный и хитрый был человек этот Аркадий Иванович. Он вошел к Никите в комнату, посмеиваясь, остановился у окна, подышал на стекло и, когда оно стало прозрачное, – поправил очки и поглядел на двор.
– У крыльца стоит, – сказал он, – замечательная скамейка.
Никита промолчал и насупился. Пришлось одеться и вычистить зубы, и вымыть не только лицо, но и уши и даже шею. После этого Аркадий Иванович обнял Никиту за плечи и повел в столовую. У стола за самоваром сидела матушка в сером теплом платье. Она взяла Никиту за лицо, ясными глазами взглянула в глаза его и поцеловала.
– Хорошо спал, Никита?
Затем она протянула руку Аркадию Ивановичу и спросила ласково:
– А вы как спали, Аркадий Иванович?.
– Спать-то я спал хорошо, – ответил он, улыбаясь непонятно чему, в рыжие усы, сел к столу, налил сливок в чай, бросил в рот кусочек сахару, схватил его белыми зубами и подмигнул Никите через очки.
Аркадий Иванович был невыносимый человек: всегда веселился, всегда подмигивал, не говорил никогда прямо, а так, что сердце екало. Например, кажется, ясно спросила мама: «Как вы спали?» Он ответил: «Спать-то я спал хорошо», – значит, это нужно понимать: «А вот Никита хотел на речку удрать от чая и занятий, а вот Никита вчера вместо немецкого перевода просидел два часа на верстаке у Пахома».
Аркадий Иванович не жаловался никогда, это правда, но зато Никите все время приходилось держать ухо востро.
За чаем матушка сказала, что ночью был большой мороз, в сенях замерзла вода в кадке и когда пойдут гулять, то Никите нужно надеть башлык.
– Мама, честное слово, страшная жара, – сказал Никита.
– Прошу тебя надеть башлык.
– Щеки колет и душит, я, мама, хуже простужусь в башлыке.
Матушка молча взглянула на Аркадия Ивановича, на Никиту, голос у нее дрогнул:
– Я не знаю, в кого ты стал неслухом.
– Идем заниматься, – сказал Аркадий Иванович, встал решительно и быстро потер руки, будто бы на свете не было большего удовольствия, как решать арифметические задачи и диктовать пословицы и поговорки, от которых глаза слипаются.
В большой пустой и белой комнате, где на стене висела карта двух полушарий, Никита сел за стол, весь в чернильных пятнах и нарисованных рожицах. Аркадий Иванович раскрыл задачник.
– Ну-с, – сказал он бодро, – на чем остановились? – И отточенным карандашиком подчеркнул номер задачи.
«Купец продал несколько аршин синего сукна по 3 рубля 64 копейки за аршин и черного сукна…» – прочел Никита. И сейчас же, как и всегда, представился ему этот купец из задачника. Он был в длинном пыльном сюртуке, с желтым унылым лицом, весь скучный и плоский, высохший. Лавочка его была темная, как щель; на пыльной плоской полке лежали два куска сукна; купец протягивал к ним тощие руки, снимал куски с полки и глядел тусклыми, неживыми глазами на Никиту.
– Ну, что же ты думаешь, Никита? – спросил Аркадий Иванович. – Всего купец продал восемнадцать аршин. Сколько было продано синего сукна и сколько черного?
Никита сморщился, купец совсем расплющился, оба куска сукна вошли в стену, завернулись пылью…
Аркадий Иванович сказал: «Аи-аи!» – и начал объяснять, быстро писал карандашом цифры, помножал их и делил, повторяя: «Одна в уме, две в уме». Никите казалось, что во время умножения – «одна в уме» или «две в уме» быстро прыгали с бумаги в голову и там щекотали, чтобы их не забыли. Это было очень неприятно. А солнце искрилось в двух морозных окошках классной, выманивало: «Пойдем на речку».
Наконец с арифметикой было покончено, начался диктант. Аркадий Иванович заходил вдоль стены и особым, сонным голосом, каким никогда не говорят люди, начал диктовать:
– «…Все животные, какие есть на земле, постоянно трудятся, работают. Ученик был послушен и прилежен…»
Высунув кончик языка, Никита писал, перо скрипело и брызгало.
Вдруг в доме хлопнула дверь и послышалось, как по коридору идут в мерзлых валенках. Аркадий Иванович опустил книжку, прислушиваясь. Радостный голос матушки воскликнул неподалеку:
– Что, почту привезли?
Никита совсем опустил голову в тетрадку, – так и подмывало засмеяться.
– Послушен и прилежен, – повторил он нараспев, – «прилежен» я написал.
Аркадий Иванович поправил очки.
– Итак, все животные, какие есть на земле, послушны и прилежны… Чего ты смеешься?.. Кляксу посадил?.. Впрочем, мы сейчас сделаем небольшой перерыв.
Аркадий Иванович, поджав губы, погрозил длинным, как карандаш, пальцем и быстро вышел из классной. В коридоре он спросил у матушки:
– Александра Леонтьевна, что – письмеца мне нет?
Никита догадался, от кого он ждет письмецо. Но терять времени было нельзя. Никита надел короткий полушубок, валенки, шапку, засунул башлык под комод, чтобы не нашли, и выбежал на крыльцо.